Дневник врача, который перенес операцию на сердце

23 июня. Ну вот, дождался: достала-таки меня эта жуткая грудная жаба — стенокардия... Гипертония и ишемическая болезнь сердца уже давно стали моими постоянными спутниками по жизни, но в последние месяцы эти «попутчики» совсем распустились. Давление подпрыгивает за двухсотую шкалу тонометра, а сердце прихватывает и на улице, и в транспорте, и ночью в постели. Дежурный набор лекарств, прописанных коллегой-кардиологом, уже давно не дает никакого эффекта.

Конечно, я прекрасно знаю, что средняя продолжительность жизни русского мужика всего 59 лет, и большинство из нас помирает в этом еще далеко не дряхлом возрасте именно из-за проблем с сердцем. Впрочем, статистика и возможность присоединиться в этом вопросе к большинству отчего-то совсем не радует. Да и то сказать: особых вредных привычек, ведущих к возникновению ишемической болезни сердца, вроде бы и не имел — не курил, выпивал (во всяком случае, в последние годы) довольно умеренно, в юности, как и все мое поколение, занимался спортом — греблей, борьбой. Однако извечная нищета советского врача, пережитая перестройка, постоянные нервотрепки на работе, нескончаемые ночные дежурства, проблемы с жильем вряд ли могли прибавить здоровья.

Многие знакомые удивляются: сам, мол, реаниматолог-анестезиолог, а довел себя до такого состояния. Ничего удивительного в этом не вижу: чаще всего врачей ошибки подстерегают именно тогда, когда они начинают лечить себя или своих близких. Вероятно, в таких случаях что-то не срабатывает в механизме диагностики, подводит годами накопленный опыт, клиническое мышление, критическое отношение к своему состоянию. Может быть, мозг включает какие-то защитные функции психики, пытаясь обмануть самого себя, ставя более снисходительный диагноз, нежели есть на самом деле. Даже основатель отечественной клинической терапии профессор Сергей Петрович Боткин диагностировал у самого себя вместо инфаркта миокарда, сведшего его в могилу, банальное обострение холецистита, вызванное нарушением диеты. Что уж тут говорить про меня!

Толку жаловаться нет: жребий брошен — завтра иду на коронарографию, которая точно покажет, какие коронарные сосуды у меня поражены и что надо будет делать — обойдется ли дело установкой стента или речь пойдет о более радикальной операции.





24 июня. С утра встал, побрился, привел себя в порядок. Настроение, как перед экзаменом, когда все равно уже ничего не выучишь, а идти сдавать надо. Жена, за тридцать лет совместной жизни неплохо изучившая меня, не отпускает одного, видимо, опасаясь, что по дороге в кардиоцентр я смогу передумать и слинять в сторону. Опасение, что и говорить, не лишенное оснований.

Метро до «Молодежной», маршрутка, и вот я «в гостях» у академика Е.И. Чазова. Поднимаюсь на второй этаж, где всего за несколько часов должна решиться моя участь. Очень милые коллеги—доктора и сестры. Меня раздевают и проводят в предоперационный блок, где ложусь на функциональную кровать. Обычная беседа с врачом-кардиологом: на что жалуетесь, когда начались боли в сердце, когда появилась одышка, какие цифры артериального давления. Врач интересуется, как питаюсь, много ли потребляю соли. Сам он, несмотря на молодой возраст, имеет довольно приличный животик — наверное, не слишком подумывает о собственной диете...

Медсестра ловко и быстро ставит внутривенную капельницу, меня на каталке везут в операционную. Впервые я попадаю на место своей работы в качестве пациента, да еще в горизонтальном положении. Хирург просит поднять правую руку и начинает обрабатывать кожу раствором йода.

Еще лет сорок назад методика коронарографии казалась почти фантастикой, сопоставимой разве что с высадкой на Марсе. Но прогресс в медицине наступает стремительно, сегодня это довольно рутинное диагностическое исследование, которое проводят в любой крупной областной или городской больнице. Через артерию на запястье или в паху вводят гибкий катетер, который под визуальным контролем на экране монитора проводят до сердца. Затем в катетер вводят контрастное вещество, заполняющее коронарные сосуды. При этом на компьютере прекрасно видно, какие сосуды сердца проходимы, а какие сужены или забиты атеросклеротическими бляшками. Вся процедура занимает от силы минут тридцать или сорок и позволяет с максимальной точностью диагностировать степень поражения коронарных сосудов и решать вопрос о дальнейшей врачебной тактике.





Я смотрю на хирурга и пытаюсь подшутить над своим необычным для анестезиолога положением. Однако он явно не склонен к шуткам: «У вас полностью закрыта правая коронарная артерия и две трети левой. Сердце работает на пределе. Удивляюсь, что у вас до сих пор не было инфарктов. Надо думать о большой операции, стентирование в таких запущенных случаях уже ничего не дает».

Ранку на запястье туго перевязывают, и я отправляюсь на каталке обратно в предоперационный блок, где мне предстоит еще пробыть около трех часов и выпить две бутылки минеральной воды, чтобы скорее вывести контраст из организма. Времени для размышлений более чем достаточно. Впрочем, думай - не думай, а приговор уже вынесен: мне предстоит операция на сердце — аортокоронарное шунтирование. Хорошо, хоть жена - сама реаниматолог, не надо тратить лишних слов на объяснение очевидного...


26 июня. Не знаю, как бы я сам смог практически решить вопрос о госпитализации, но жена, взяв результаты коронарографии и всевозможные выписки и документы, отправилась в отдел высокотехнологичных методов лечения Минздрава, чтобы получить направление на операцию в кардиоцентр. Такое направление называется квотой, которая дает право на бесплатное лечение. Возможен и коммерческий вариант, когда больной самостоятельно оплачивает операцию и проводимое лечение. Надо ли говорить, что стоит это очень и очень недешево!


Схема коронарного кровоснабжения сердца человека.

27 июня. Спал плохо и проснулся рано. После завтрака решил прогуляться по Измайловскому вернисажу, куда хожу каждую субботу уже много лет. Погода хорошая, люди гуляют, смеются, а мне в голову лезут только мрачные мысли. Встретил множество знакомых. Поговорил с Мишей Панкратовым, которому поставили аортальные шунты еще года три назад. Ободряет, говорит, что после операции стал чувствовать себя лет на десять моложе, боли в сердце совсем прошли. Дай Бог! На обратном пути через каждые 300-400 метров принимал нитроглицерин. В трамвае, когда сел, немного отдышался. Дома сразу лег в постель. Скорее бы все решилось.


29 июня. Продолжается хождение по мукам — бесконечные подписи чиновников, необходимые для получения квоты. Раньше подобные вопросы решались проще: был конкретный больной, с которым занимались врачи. Если они по каким-то причинам не могли вылечить или оперировать его сами, то отправляли на консультацию или лечение в специализированный институт. Впрочем, раньше подобные сложные операции практически и не делали.

После обеда только собрался прилечь отдохнуть, как раздался звонок телефона: жена радостно оповестила меня — квота получена, как только будет место, меня госпитализируют.


1 июля. Поехал с утра в Елоховский собор, там крестили в позапрошлом веке мою бабку, а еще раньше — Александра Сергеевича Пушкина. До метро раньше с рюкзаком и байдаркой за плечами добегал за пять-семь минут, а сегодня еле доковылял за полчаса. Прошел мимо школы, куда в первый раз в первый класс пошел более полувека назад. Даже не верится, что это все происходило когда-то со мной — пожилым, больным человеком.

В храме успокоился. Батюшка благословил на операцию, улыбнулся, когда услышал, что речь идет о шунтировании — может, сам прошел через это. Сказал, чтобы шел, как он выразился, «на испытание» спокойно.


2 июля. Встал в 6 часов утра. Побрился, позавтракал. Приехал сын, и на машине мы отправились в путь. Приехали в приемное отделение кардиоцентра первыми, но за нами быстро выстроился хвост желающих попасть в больницу. Как и в любой очереди, немедленно вспыхнула перебранка, кто пойдет первым. Поражаюсь на людей: казалось бы, здесь, как в песне, до смерти четыре шага, а они спорят о лидерстве...

Переоделся, взял вещи, и санитарка повела меня в хирургическое отделение. Работают оперативно: сразу направили снимать электрокардиограмму, взяли анализы крови, и только после этого я направился в свою палату. Когда вошел, то увидел полулежащего на кровати немолодого худощавого человека, который с озабоченным видом старательно надувал детский пляжный мячик с нарисованными смешными зверушками. Для человека, далекого от медицины, подобное занятие, вероятно, показалось бы диким и нелепым в больничной палате и заставило усомниться в здравом рассудке такого затейника, но я как врач-анестезиолог хорошо знал, что такие упражнения позволяют лучше разрабатывать легкие после операции, препятствуют появлению послеоперационных пневмоний и ателектазов («слипания» участков ткани легких).

Человек тщательно закупорил пробкой надутый шар и внимательно посмотрел на меня. Я представился. Оказалось, что мой сосед — обладатель довольно редкого имени и совершенно уникального отчества: Лев Вольфрамович. Он всего четыре дня назад перенес шунтирование и теперь мужественно старался быстрее вернуться в строй. Несмотря на слабость и недомогание, Вольфрамович оказался человеком уживчивым и контактным. Пожалуй, единственной его слабостью оказалась постоянная боязнь простудиться, и, несмотря на отчаянную духоту, окна в палате были плотно закрыты. Поэтому большую часть дня я провел в больничном коридоре, где было прохладно и можно было наблюдать за больничной жизнью глазами не врача, а пациента.

Вот на моих глазах разыгрывается сценка из служебного романа — клинический ординатор уже раз шесть подходит к медицинскому посту, где сидит молоденькая и хорошенькая медсестра. Несколько слов, и он, радостный, уже несется куда-то по коридору, размахивая полами белого халата. Молодого врача всегда подстерегает опасность жениться на сокурснице, медсестре или своей пациентке.

Уже к концу рабочего дня пришла врач-кардиолог, которая будет меня готовить к операции и вести после нее. Ольга Юрьевна оказалась женщиной строгой, внимательной, умеющей рассуждать и делать выводы, то есть, говоря профессиональным языком, обладающая клиническим мышлением. Как в любой сфере интеллектуальной деятельности, среди медиков встречаются люди, поднимающиеся над средним уровнем своих коллег благодаря интеллектуальным, творческим способностям, умению видеть то, что недоступно другим. В таком случае принято говорить, что у врача хорошо развито клиническое мышление. О.Ю. — из их числа, к тому же ей нельзя отказать в остром и едком уме и, что встречается много реже, в умении ценить шутки других.

Побеседовав со мной, она сказала, что подготовка к операции займет около недели. Однако после разговора с заведующим отделением она пришла в палату с известием, что операция назначена через два дня. Видно, мои дела не слишком хороши, коль хирурги так торопятся взяться за скальпель.


3 июля. Весь день на различных исследованиях и консультациях специалистов. В перерывах между визитами во врачебные кабинеты меня навещали жена, дети, друзья. Не люблю я эти посещения. Порой не видишь людей по нескольку месяцев, а стоит попасть на больничную койку, как все спешат тебя посетить, торопясь то ли отдать долг дружбы, то ли попрощаться с тобой... Впрочем, на этот раз визиты были оправданны: к операции надо приготовить много самых разных вещей, о которых заранее даже не подозреваешь.





Естественно, что последний пункт списка вызвал живейшее негодование у моей супруги и самые разные домыслы друзей: некоторые предполагали, что напиток необходим хирургам перед операцией «для храбрости», другие считали, что выпить, перед тем как лечь на операционный стол, лучше самому пациенту. На самом деле все объясняется много проще: водку смешивают с шампунем и полученным коктейлем протирают спину, руки, ноги больного. Правда, я отчего-то избежал подобной процедуры. Может быть, моя «Анисовая» действительно пошла на иные цели?

Вечером ждали новые испытания. Вначале я «наголо» побрил свое тело от подбородка до пяток, а затем миловидная медсестра безжалостно уложила меня на жесткую койку и поставила клизму. В утешение я получил снотворную таблетку и пожелания спокойной ночи.


4 июля. Утро солнечное и жаркое. В половине девятого за мной приходят две медсестры. Вновь на каталке отправляюсь в операционную. Здесь прохладно и тихо. Анестезиолог предупреждает, что мне сделают укол и я скоро усну. Сколько раз я сам говорил своим пациентам эти слова!

Последний вдох, и на меня наплывает темнота. Никаких ощущений, никаких видений или воспоминаний. Черный квадрат, словно на картине Малевича. Меня нет, но я чувствую, что существую, что жизнь не оставила меня...

Целая бригада хирургов, анестезиологов, специалистов по искусственному кровообращению, операционные сестры и сестры-анестезистки более шести часов работают над моим обездвиженным телом: вскрывают мою грудную клетку, трогают сердце, заставляют его остановиться, тончайшими швами сшивают сосуды, прогоняют кровь через аппарат искусственного кровообращения, электрическим разрядом заставляют сердце вновь забиться, заработать.





Сегодня аортокоронарное шунтирование (АКШ) — общепринятый хирургический способ лечения ишемической болезни сердца. Техника операции разработана настолько, что можно говорить о технологическом поточном методе.

Разрез, обеспечивающий доступ к сердцу, обычно выполняется по середине грудной клетки, он проходит по средней линии грудины. Дополнительные разрезы делаются на ногах, где хирурги вырезают участок подкожной вены, который будет использован для шунтирования.




Вены с ног выбираются не случайно. Дело в том, что вены ног обычно бывают относительно «чистыми», не пораженными атеросклерозом. Кроме того, после иссечения отрезка вены с ноги обычно не возникает никаких проблем с заживлением раны, отеками стопы или болями при хождении. Конечно, в первое время после операции нога может беспокоить, ныть, особенно при ходьбе или длительном стоянии. Но со временем это неудобство проходит, и больной чувствует себя совершенно нормально.

Кроме вен с ног для шунтирования используются внутренняя грудная и лучевая артерии, которые обеспечивают еще более полноценное и долговечное функционирование шунта. Внутренняя грудная артерия берется из-под грудины. Необходимый диаметр и отсутствие атеросклеротического поражения определяется при проведении коронарографии.

Во время установления шунта хирург «останавливает» сердце и подшивает взятую с ноги вену к коронарной артерии ниже места ее сужения. Противоположный конец вены пришивается к аорте. В этот период для осуществления искусственного кровообращения к сердцу присоединяются канюли, которые соединяются с аппаратом искусственного кровообращения, где происходит газообмен, кровь насыщается кислородом и далее по трубкам доставляется пациенту. После того как анастамоз наложен, электрическим импульсом восстанавливается сердечная деятельность. Обычно производят шунтирование сразу нескольких коронарных артерий, что занимает от трех до шести часов.

Аортокоронарное шунтирование в свое время перенесли Президент России Б.Н. Ельцин, Президент Азербайджана Гейдар Алиев, экс-президент США Билл Клинтон, премьер-министр B.C. Черномырдин, рок-звезда Борис Гребенщиков и многие-многие другие, знаменитые и не слишком знаменитые личности. А вот певец Муслим Магомаев от операции отказался — вскоре его не стало...


4 июля, вечер. Кто-то позвал меня по имени и сказал: «Откройте глаза, операция окончена». Вспышка яркого света, белый потолок, на меня смотрит красивое женское лицо — восточные глаза, оливковая кожа, из-под белой шапочки — непокорная прядь темных волос. Доктор-реаниматолог с почти набоковским именем Лола.

Врач настойчиво требует, чтобы я пожал руку, поднял ногу, покашлял. Вот тут-то я и понял, что должны были думать обо мне мои пациенты. Никогда в жизни я не испытывал таких мучений, которые получил от интубационной трубки, стоящей в дыхательном горле.





Наверное, знаменитый на весь мир мим Марсель Марсо не вкладывал в свои пантомимы большего вдохновения, чем я, пытаясь убедить доктора Лолу поскорее экстубировать меня, удалить интубационную трубку. К моему счастью, она оказалась не только красивой, но и умной девушкой — вскоре я смог вздохнуть полной грудью. Стоп! Никакой полной груди, никакого глубокого вздоха я сделать вначале просто не мог — боль железным обручем сковала грудную клетку, дренажи, повязки, жуткая слабость — все, казалось бы, против меня. Но я чувствую, думаю, хочу пить — а значит, я живу. Это не так уж и мало!

Сейчас ночь — за окнами темно. В центре реанимационного зала — стол с монитором, за которым сидит дежурная медсестра, справа лежит мой сосед Виктор, которого тоже уже успели экстубировать, слева — еще «на трубке» — другой оперированный больной.

Никогда не думал, какой долгой может оказаться ночь — шесть часов, 360 минут, 21600 секунд, каждая из которых до краев наполнена физической мукой, слабостью, ощущением своей беспомощности. Иногда сестра делает обезболивающий укол, и я проваливаюсь в сон. Потом снова электрический свет ламп, белый потолок и стены, усталые лица врачей и сестер.


5 июля. Вторые сутки пребывания в реанимационном отделении. Так полагается по принятой методике ведения послеоперационных больных, перенесших шунтирование. Утром проходит короткая планерка, которую проводит академик Акчурин. Дежурные докладывают о прошедшей ночи, состоянии больных. Потом начинаются бесконечные процедуры и исследования. Несколько раз снимают ЭКГ, делают рентгенограмму легких, берут анализы. В катетер, который стоит в яремной вене, капают растворы, вводят антибиотики, антиаритмические средства. От меня во все стороны тянутся всевозможные датчики, трубки и трубочки, а главное, катетер из мочевого пузыря. Конечно, во время долгой и сложной хирургической операции без него не обойтись, но сейчас я вполне мог бы самостоятельно пользоваться уткой, а теперь уретрит или простатит мне обеспечен.

После полудня хирург удаляет дренажные трубки из грудной клетки, дышать стало легче. Температура к вечеру повышается почти до 38°, что, впрочем, неудивительно после такой операции.


6 июля. Наконец-то я в своей палате! Удивительно, как быстро меняется в больнице психология человека: еще дня три назад эта двухместная палата, с туалетом, душем, телевизором, казалась мне душной и тесной камерой, а сегодня я воспринимаю ее своим родным домом, в который вернулся после трудного пути. Вольфрамыча уже выписали, вместо него лежит мужик, переведенный из реанимации накануне. Вскоре пришла жена. Очевидно, видок у меня совсем не голливудский — она побледнела, в глазах появились слезы. Но мужественно ухаживала за мной весь день и осталась на ночь «внештатной» сиделкой: давала попить, помогала садиться, поправляла подушки.

Пытаюсь оценить свое нынешнее состояние. На первый план выходит страшная слабость: даже поднять руку и то тяжело. При мысли о туалете становится не по себе: мучают страшные рези при мочеиспускании - начался, как я и ожидал, уретрит. На мониторе, находящемся над моей кроватью, — мерцательная аритмия, учащенное сердцебиение, но кардиолог успокоила, сказав, что в этом ничего страшного нет — правильный сердечный ритм восстановится дня через два. Зато давление, каким оно не было с молодости: 120/80 мм рт. ст., да и боли в операционной ране почти не беспокоят.

Регулярно надуваю шар, превозмогая слабость, встаю и начинаю потихоньку ходить — сначала по палате, а затем выхожу в коридор. Там уже, придерживаясь за стену, потихоньку передвигаюсь. Залеживаться в постели никак нельзя: в движении — жизнь. Судьба дает мне шанс вновь обрести здоровье, возможность полноценно жить. Дай Бог, чтобы этот шанс реализовался!