Собирание зверобоя и душицы

Солнца какой уже день не видно. Где-то встает оно за сизой зимней, осенней ли невидью. Хмурый день просыпается долго, до самого полудня, и скоро гаснет. Ранние сумерки торопят ночь. Городские кварталы желтеют огнями. Уличные фонари зажигаются рано. По времени — рано, а уже тьма на дворе. Впереди долгий зимний вечер.
В эти тусклые дни, глухие вечера особенно ясно вспоминается лето. Нынче оно было долгим. Устали от жары, торопили осень. А теперь, словно сладкий сон, вспоминается: солнце, тепло, зелень. Самая пора травный чай заварить, чтобы душу отогреть и потешить.
Откроешь дверцу шкафчика и сразу почуешь: травы.
Для красоты, а может, для прилику всю зиму стоит у нас в кувшине сухой букет. Там желтый цвет зверобоя, сиреневый душицы, зеленый лист — глядится хорошо, и только. А шкаф откроешь, в лицо тебе пахнет пряного чабреца острый дух, холодок мяты, зверобой, сладость сушеных яблок и абрикосов, шиповник — все здесь в мешочках, баночках да кулечках.
Согреешь заварной чайник, бросишь туда щепоть золотистых звездочек зверобоя, веточки чабреца, мяту, душицу. В нагретом фарфоровом чреве сухие травы сразу отволгнут, весть о себе подадут первой волной тонкого духа.
Вода на плите заклокочет. Кипятком траву сполоснешь, заваришь, прикроешь чайник льняным полотенцем. По всей квартире плывет душистая пряная волна летнего травостоя. Лето красное, лето зеленое греет декабрьский ненастный вечер. Сразу вспомнится, как собирал эти травы: чабрец, зверобой, душицу...
Зверобой и душицу добываю я в Грушевой балке. И нынешний год добрым июньским днем поутру я собрался в дорогу.
Обычно, чтобы дважды не ездить, выбираю я июньский, июльский ли день, когда на верху балки зацветает душица, а внизу, в укромных местах, еще не отцвел зверобой.
Машиною ехать туда несподручно, она словно путы, лишь рядом кружись. А пешком — далеко. Старенький велосипед выручает. Он и везет, и рук не вяжет.
Дорога ведет поселковыми улицами, к предмостью, к высокому мосту через Дон. Зеленоватая гладь реки по-утреннему зеркальна, тиха. У высокого правого берега — лодки рыбаков. Бетонная дуга моста тянется вверх, а дорога на правом берегу — вовсе на подъем. Крути и крути педали. Обгоняют меня легковые автомашины. Тяжелые грузовики медленно ползут в гору, волоча за собой вонючий шлейф соляровой гари.
Но вот наконец спасительный съезд. Скатишься с высокого полотна асфальта, полевой дорогой отъедешь лишь сотню метров, и уже — другой мир. На обочине — белые граммофончики вьюнка, розовые цветы дикой мальвы, легкие колоски аржанца. Недолгий путь, и вот она — Грушевая балка.
Балками у нас на Дону называют ложбины, лежащие меж холмов. Одни бывают глубокими, узкими, с крутыми обрывистыми склонами, словно ущелья, другие текут пологим распадком. Красная балка, Петипская, Ореховая, Крутенькая... В холмистом Задонье не счесть их. Грушевая – самая большая в округе. На многие километры тянется она просторной долиной, огромным распахом земли. На пологих просторных крыльях ее — хлебные поля, бахчи, сенные угодья. А в самом низу — лесная чаща.
Велосипед оставил я наверху, в смородиновой гущине. Сам не спеша спускался вниз. Вдали и вблизи светило под солнцем мягкое серебро поспевших ячменей, желтые, с красниной, поля пшеницы-озимки. Над головою — небесная синева. Припекало.
Внизу, на дне балки, зеленели дубы да вязы, дикие груши, серебрил листвою белокорый осокорь, под сенью деревьев — прохлада. На лесных полянах — в желтом цвету коровяк, конский щавель, живокосица. Обступают тропинку кусты черноклена в нарядных розовых сережках. Большие красные стрекозы летают, переходя из света в тень: то вспыхивают на солнце ослепительным золотым сияньем, то гаснут и снова сияют, шурша слюдяными крыльями.
По лесистому дну Грушевой балки шел я от поляны к поляне, там и здесь находя желтые созвездия зверобоя. Два ли, три хороших пучка — и хватит. Пора подниматься выше, где цветет на опушках душица, нынче ее пора. Мне много не надо: три пучка, и на зиму хватит.
Солнце — в полдень. На пологом склоне горячий «калмыцкий» ветер дует в лицо. Жар стекает с каленых, медью горящих хлебных полей. Чую на губах сладкую пресноту спеющей пшеницы. Юркий тракторенок сгребает валы сухого сена. Сено славное, высохло без дождя. Зеленый пырей в нем, мелколистный вязиль с розовыми цветами, пахучий полынок. Сенной дух стоит над землею.
Жарко. Очень жарко. Вчера термометр показывал сорок градусов в тени. Сейчас — не меньше. А здесь, на солнцепеке, и вовсе. Вот дорога моя. Она тянется вверх по утору, откуда стекает в балку полуденный жар. Он зыбится золотистым маревом.
Собираю букет на прощанье: синий шпорник, голубая нежная вероника, алые мальвы, медовое облачко дремы, зонтики тысячелистника.
Дома всякий раз старые мои — тетушка, мать — радуются таким букетам, вспоминают, как сено косили в Грушевой, в другой ли балке. Вспоминают, вздыхают, говорят: «Может быть, последний раз видим эти цветы...»
Знает лишь Бог, для кого и когда день последний и цвет... Горячий ветер. Неба синева. Жар осязаемый. Птицы смолкли. Стрекот кузнечиков.
Спасибо за нынешний день. Солнцу, высокому небу, горячему ветру и травам: живым, что в цвету, и мертвым, сухим, чей дух кружит голову. Все это сейчас в груди и в крови у меня. Я знаю, что такого дня не будет теперь целый год. Будут иные, тоже прекрасные... Но угаснет цветение трав. Прошумит час косьбы. Придет осень, потом — зима. В городской квартире чай заварю, со зверобоем, с душицей. Дух потечет по дому. И вспомнится нынешний день. И станет хорошо, как теперь вот, в летний жар, на пологом склоне Грушевой балки, в Задонье.