Смех сильнее всех лекарств

- Яков Аронович! В конце XIX века русский писатель С.В.Максимов выпустил книжку «Крылатые слова», где в одной из главок рассказал о парижском докторе, обладавшем даром смешить своих пациентов, избавляя тем самым их от многих недугов. Доктор этот, Галли Матье, получил известность и широкую практику. Число пациентов в конце концов возросло настолько, что он, не успевая принять всех страждущих лично, стал рассылать пациентам смешливые тексты на именных бланках. Не всегда больные были в состоянии разобрать торопливый докторский почерк. От этих бланков, по мнению Максимова, пошло гулять по свету словечко «галиматья». Но я не об этом. Верите ли вы в то, что болезни можно лечить смехом?
— Абсолютно. Без каких-либо оговорок согласен с этим. Для меня вполне понятен и реален термин, когда-то придуманный мною, а может, и раньше он существовал, — смехотерапия. Я убежден, что ничто, ни одно лекарство, ни один метод, ни один препарат не влияют на здоровье человека так, как смех. Вот вы говорите о XIX веке... А я хочу сказать о XIX веке до нашей эры. Уже тогда, на ранней стадии своего развития, люди выбивали на скалах рисунки, в том числе и окрашенные юмором. Затем уже — в Древней Иудее, в Древней Греции, в Древнем Риме — было понимание, что сатирики — люди, которые пишут комедии, ставят комедии, способствуют созданию хорошего настроения. А оно, в свою очередь, залог здоровья. И когда я задумываюсь о том, почему у меня сегодня есть восемьдесят семь причин беседовать с вами, а именно столько прожито мною лет, то прихожу к выводу, что прежде всего благодаря тому, чем я занимался всю свою жизнь. Именно всю свою жизнь, начиная со школы. Уже в средней школе в Харькове я получил известность тем, что выпускал сатирическую (!) стенгазету, имея, кстати, за это одни неприятности, что меня, впрочем, не останавливало. Тем же я занимался и в пионерлагере, где подружился на этой почве со своим будущим соавтором Владленом Бахновым. И так далее, и так далее... Всю свою жизнь я занимался сатирой и юмором. Больше — сатирой. И только поэтому я сейчас беседую с вами, только поэтому я, как говорится, вертикален — бодр, работоспособен. За всю свою жизнь лишь один раз в возрасте около 80 лежал в больнице, за всю свою трудовую жизнь лишь однажды, что как раз с пребыванием в больнице и было связано, брал бюллетень, за что меня ругал заведующий отделением, хирург, считавший, что я поступаю неправильно, позволяя незаконно наживаться на себе государству, поскольку бюллетенями не пользуюсь.
Если к этому прибавить, что хорошему здоровью способствуют хорошие люди, которые человека окружают, то можно сказать, что мне повезло. Среди близких мне личностей были юмористы и неюмористы, было довольно много мрачных, но хороших людей. В сумме это и давало светлое мироощущение... Это не значит, конечно, что я был круглосуточным оптимистом. Случались и печальные дела. Главное, как ко всему этому относиться, во что верить. Если верить в лучшее, то это тоже способствует здоровью — как тела, так и духа.
И еще немаловажный фактор — это, конечно, семья. Здесь я в некотором роде счастливое исключение. Был женат лишь однажды. И это очень часто порождало юмористические ситуации. Как-то я должен был ехать за рубеж по линии Госкино. Вызвали меня в спецотдел, где восседали две дамы. Одна миловидная, тихая, другая — крупная, громкоголосая, на лбу которой явственно читалось: КГБ. Строгим голосом она проинформировала меня, как следует заполнять анкету, и все мои попытки объяснить, что мне уже неоднократно приходилось и выезжать, и заполнять, разбивались о ее несокрушимое: «Вы слушайте и делайте то, что я вам говорю!» Очень тщательно я заполнил анкету и через некоторое время снова предстал перед дамами. Та, которая строгая, просмотрев протянутые мною листки, воскликнула почти торжествующе: «Вот видите! Я же вам говорила!! А вы не слушали!!! Вот вам теперь придется все переписывать!». «А что я такого натворил?» - недоумевал я. «Вы указали только одну жену, а надо указывать всех!» Я виновато ей сказал: «Извините, но у меня не было других». «Как?!» — удивилась дама. – «За всю жизнь одна жена?.. Ну, ладно, идите». Возле двери я почему-то обернулся и увидел, как она крутит пальцем возле виска.

— Ну, для киношной среды вы уж точно — не от мира сего...
— Но, может быть, мне поэтому и удалось прожить столько счастливых лет. Это тоже фактор здоровья. У меня замечательная дочь, которая восхитительна еще и тем, что не заставляет меня вести здоровый образ жизни. Не принуждает, например, принимать лекарства, в том числе и в профилактических целях. Она мне доверяет. А я ей говорю: у меня с моим организмом договор. Причем многолетний. Это очень важно — договориться со своим организмом. Ну, например, я хочу выпить лишнюю рюмку. И вдруг слышу голос своего организма: «Яков Аронович, вам хватит». Все остальное он мне позволяет. Но я тоже ему позволяю — разгуляться, руководить мной и прочее. И вот этот мой негласный с организмом договор также помогает мне жить. Понимаете, всякие предписания — строгие, дружеские и прочие — имеют один недостаток: они не мои. Предписания должны быть именно моими. Я прежде всего должен давать себе указания, установки. Я, конечно, могу ошибаться. Но это мои ошибки. Я отвечаю за свое самочувствие, за свое здоровье больше, чем кто-либо — врачи, партия, правительство и так далее. Я отвечаю, понимаете? Это вот чувство ответственности за мой организм вовсе не означает, что я живу по всем канонам так называемого здорового образа жизни. Часто я их нарушаю.
Например, считаю: полезно то, что вкусно. Еще, например, полагаю, что очень приятно и полезно хорошо поужинать на ночь, хотя всеми медицинскими предписаниями это строго воспрещается. Полагаю, что чуткое отношение к своему организму на основе взаимности помогает мне преодолевать некоторые стандартные «табу». А если к этому прибавить род моих связанных со смехотерапией занятий, замечательных людей, с которыми я общался, людей умных, остроумных... Вот, например, книжка, подписанная одним из моих, смело могу сказать, старших друзей — Михаилом Аркадьевичем Светловым, который тоже учил меня быть оптимистом. Написал такое, что, право, неудобно показывать: «Яшуне Костюковскому, талантливому поэту - от такого же». Мог бы еще назвать автора популярных в свое время остроумнейших, я бы сказал, философских афоризмов Эмиля Кроткого, Николая Эрдмана и Михаила Вольпина, сценаристов, между прочим, таких фильмов, как «Веселые ребята» и «Волга-Волга», а также многих-многих других людей, которые оставили очень заметный след во мне, в моем отношении к жизни.

— Но важна, наверное, и наследственность — гены и те установки, что заложили родители?
— Отец мой, Арон Яковлевич Костюковский был редкий человек. В Первую мировую войну воевал, был награжден Георгиевским крестом. Это давало ему, еврею, право поступить в высшее учебное заведение сверх существовавшей тогда процентной нормы. Но папа отдал льготу — это разрешалось — двоюродному брату. Тот поступил и стал хорошим врачом. А отец всю жизнь работал бухгалтером. У него было много друзей. И он учил меня жить среди друзей. Очень важно также, что моя мама, Софья Ильинична, была человеком доброты необычайной. Я говорю это не потому, что она моя мама. Жизнь давалась ей тяжело, она росла старшей дочерью в семье, где было десять человек детей при больной матери. Ее доброты хватало на всех. Среди друзей отца был раввин, критического склада ума человек — он производил на меня особое впечатление. Иногда они с отцом, как говорится, пропускали по маленькой. Запомнился тост, который произносил гость: «Арончик, будь здоров! Очень надо!» Я этот тост запомнил на всю жизнь. И повторяю: очень надо человеку быть здоровым! И не только потому, что больной человек — бремя для семьи, друзей, близких. Здоровый человек точнее, глубже оценивает жизнь. Уверен, статистика подтвердит: большинство людей, проживших большую и долгую жизнь, — это люди оптимистического склада ума и характера. Как, например, творивший до 94 лет Бернард Шоу. Или, скажем, художник Тициан, который на 99-м году жизни написал одну из самых знаменитых своих картин. Связь между оптимистическим восприятием мира и долгожительством, бесспорно, существует.
И еще одна вещь. Хорошее здоровье, или, во всяком случае, ощущение здоровья, дает еще и какой-то дополнительный импульс. Человек, который плохо себя чувствует, воспринимает жизнь через вызванное этим плохое настроение, редко может себе что-то позволить. Например, смелый поступок, способный вызвать общественный резонанс.

— Но какая могла быть смехотерапия в сороковые годы прошлого века? Очень мрачное было время...
- Война разлучила нас с моим первым соавтором Владленом Бахновым, но когда она кончилась и я после работы в дивизионной газете снова поступил в институт, мы вскоре начали писать вместе. Наши миниатюры звучали со сценических подмостков и по всесоюзному радио в исполнении самых популярных эстрадных артистов. Хотя, конечно, цензура лютовала, было невероятно тяжело. Мы пережили ждановщину, и гонения на безродных космополитов... И не были сами себе цензорами. Боялся ли я? Как все нормальные люди. Вот недавно мне кто-то заметил, что вот, мол, Сталин был опасно болен. Я ответил, что Сталин был опасен, когда был здоров. И, кстати, не стал он все-таки кавказским долгожителем, хотя имел на то материальные основания и возможности. Его восприятие жизни было таким, что чудом является как раз то, сколько лет он прожил. Такие люди, уничтожая других, съедают себя.
А что сегодня? Включаю телевизор, слушаю радио, открываю газеты, журналы, в том числе и те, где пишут на медицинские темы. Нас все время пугают — американцами, разгулом преступности, эпидемиями, болезнями... Кстати, о медицинских изданиях. Популярность их, как и других посвященных проблемам здоровья изданий, очень естественно объясняется. Когда-то я сформулировал: «Если лечиться по журналу «Здоровье», то можно умереть от опечатки».

— Итак, установлено: смех лечит. И способен врачевать не только отдельно взятого индивидуума, но и все общество. На днях в статье одного известного либерального публициста прочел буквально следующее: «Не из солженицынского набата, а из «Бриллиантовой руки» рождалось массовое понимание маразма «совковой жизни» — понимание, что мы забитые властью люди, с идиотской шпиономанией, зайцы, которые со страхом косят свою трын-траву».
— Наверное, доля истины в этом утверждении есть. Хотя... Всякое сравнение всегда приблизительно. Правда, из всех фильмов, снятых по сценариям, написанным нашим трио — Леонидом Гайдаем, Морисом Слободским и мною, более дорога мне «Кавказская пленница», поскольку путь к зрителю для этого фильма сложился особенно тяжело. Его, как ни странно, спас, и не от ножниц даже — от гильотины, лично Леонид Ильич Брежнев.

— Это очень интересно, расскажите, пожалуйста...
— Наши отношения с киноруководством были испорчены еще со времен прохождения картины «Операция «Ы» и другие приключения Шурика». Была масса придирок. Что мы, например, высмеиваем родную советскую милицию, что на экране стриптиз и тому подобное. Все эти мелочные придирки мешали видеть главное достоинство картины: нам удалось-таки в лице обаятельного очкарика-студента создать образ положительного героя, которого, по мнению советских отцов-идеологов, так не хватало и кино, и литературе, и театру. На это киноруководству и было указано «свыше». Придирки прекратились. Но оно, киноруководство, по этой причине затаило на нас обиду.
Следующая наша картина — «Кавказская пленница» — прорывалась к зрителю с боями. И вот — финальный аккорд: картину привезли на официальный показ главному киноначальнику Алексею Романову. Вошел он в кинозал с кислой физиономией в сопровождении референта. Они да мы - трое авторов - вся аудитория. Погас свет, замелькали первые кадры. И вдруг хохот, да такой громкий! Откуда? Из кинобудки. Романов поморщился, кивнул референту. Тот вышел — больше никто не смеялся. Кончается просмотр, Романов заявляет: «Эта антисоветчина выйдет только через мой труп». Я тихонько шепнул Слободскому: «Тоже вариант», а министр услышал. «Это политическое хулиганство, за него ответите особо».
Дело было в пятницу. А в понедельник нам велели явиться к Романову — на ковер. Представляете, что должны мы были пережить за выходные, особенно Гайдай — для него дело пахло полным отлучением от кинематографа.
Понедельник. Шагаем втроем коридорами госкомитета — все от нас отворачиваются, будто от прокаженных. Вдруг из своего кабинета навстречу выскакивает Романов и тут же заключает меня в объятья (так получилось, я подвернулся первым), целует взасос, ликующе возглашает: «Ну, что я вам говорил!» Трясет руки Гайдаю, Слободскому: «Фильму — высшую категорию!» Такая метаморфоза! Ничего не можем понять.
А выяснилось вот что. В пятницу вечером на студию позвонили из аппарата Брежнева и попросили прислать на дачу генсека «что-нибудь новенькое и веселое». Ничего подходящего не нашлось, кроме забракованной комедии Гайдая. Брежнев пришел от картины в восторг. За выходные он смотрел фильм семь или восемь раз, возил его в санаторий для высокопоставленных чинов в Барвиху и там, давясь от смеха, то и дело стремился опередить события на экране: «Смотрите, вот сейчас Никулин...» Подробности этой истории я узнал позже от одного из отдыхающих. Он подтвердил: смеялся Брежнев больше и громче всех.
Брежнев принес немало бед нашей стране, но при всех его недостатках надо отметить: юмор он ценил.
Скажу немного и о себе. Все то время перед казавшейся неминуемой «казнью» я, убежденный в том, что мы сняли нормальный и честный фильм, верил, что экзекуции не будет, все обойдется, нас спасет какое-нибудь чудо. И чудо произошло!

- А как вы писали втроем свои сценарии - сообща или каждый сочинял свой фрагмент, эпизод?
— Сообща и обычно как раз в этой комнате, где мы сейчас с вами беседуем. На том самом месте на диване, где сейчас разместились вы, всегда устраивался Гайдай, Стул у окна занимал Слободской, а я находился, как и теперь, за письменным столом при машинке. Иногда спорили по поводу чуть ли не каждой фразы, пока не приходили к общему знаменателю. И на этой вот старенькой «Эрике», которую я никому никогда не отдам, хотя за ней давно охотится музей «Мосфильма», мы все свои сценарии и печатали. Причем Гайдай был полноценным соавтором, это не было формой взятки, как принято у некоторых режиссеров. Какие были критерии? Общаясь между собой, мы говорили обычно, что сочиняем «для бабушки в Йошкар-Оле». Почему именно для бабушки и из этого именно города, сказать затрудняюсь. Но думали мы прежде всего о рядовом зрителе. Мы понимали, что люди тяжело очень живут, и надо им доставить хоть немного радости, светлых минут.
Конечно, и сейчас мы с вами живем в очень трудное время. Но, как говорится, «времена не выбирают, в них живут и умирают». Надо, по мере возможностей, держаться, верить в лучшее, в перемены... Я вижу, как некоторые друзья мои скисают. В результате поднимается давление, а там инфаркт, предынсультное состояние... Я с ними воюю.

— Можете ли вы объяснить природу юмора? Почему одна фраза вызывает всеобщий смех, а другая, казалось бы, с не менее смешной «начинкой» повисает в ледяном молчании?
— Этого никто объяснить не может. Легко объяснить, почему человек плачет. Боль, утрата близких, обида... Почему люди смеются? Дать ответ на этот вопрос пока не сумел никто. Я в свое время всерьез занимался природой смеха, изучал работы теоретиков — от древнегреческих философов до Фрейда, посвятившего этой теме один из своих трудов, — и, увы! Случалось, что мы — все трое! — сходились в уверенности: вот здесь, после этой фразы зрители уж точно будут смеяться. Ничего подобного! Бывают и обратные примеры: смех возникает там, где ты его совсем не ждешь. Смех необъясним.